Нельсон Гудмен (1906-1998) — выдающийся мыслитель XX века, крупный представитель аналитической философии, логик и эстетик родился в августе 1906 года в Соммервиле (штат Массачусетс, США). В 1940-1950-х годах Гудмен был профессором Пенсильванского университета, с 1966 по 1977 годы являлся профессором философии Гарвардского университета. В различные годы Гудмен возглавлял Американскую философскую ассоциацию (Восточный регион), был действительным членом Американской академии наук и искусств, членом-корреспондентом Британской академии наук. В 1946 и 1947 годах его профессиональная деятельность была отмечена премией имени Гугенхайма. Гудмен также был почетным доктором Пенсильванского университета и ряда университетов Франции и ФРГ. Философское наследие учёного включает в себя многочисленные труды по логике, эпистемологии, философии науки и языка, эстетике и лингвистическому анализу. Гудмен скончался в возрасте 92 лет на родине в городе Нидэм (штат Массачусетс) 25 ноября 1998 года. В 1999 году философский факультет Гарвардского университета провел коллоквиум в его честь. К числу основных произведений Гудмена относятся: «Исследование качеств» (1941), «Структура явления» (1951), «Факт, вымысел и предсказание» (1955), «Языки искусства» (1968), «Проблемы и проекты» (сборник статей; 1972), «Способы создания миров» (1978), «О сознании и иных проблемах» (1984).
Как и У. Куайн, Гудмен принадлежал к числу последователей Рудольфа Карнапа (1891-1970), американского философа немецкого происхождения, крупнейшего представителя логического позитивизма, внесшего значительный вклад в развитие современной логики и философии науки. Первоначально философские интересы Гудмена также были сосредоточены на этого круга проблемах. В 1940-1941 годах он вместе с Куайном занимался исследованием возможности рассмотрения языка классической математики в терминах синтаксических отношений. Эти исследования, безусловно, относились к философии науки, понятой как логический анализ оснований научного знания. В том же жанре были написаны и первые книги Гудмена, принесшие ему известность в среде логиков и аналитических философов, упомянутые уже «Структура явления» и «Факт, вымысел и предсказание». В «Структуре явления», навеянной философскими поисками Карнапа и созданной по образцу его работы «Логическое построение мира», Гудмен на основе некоторого множества базисных идей, объединенных элементарными отношениями, пытается построить определенную картину мира. В работе выдвигается идея создания конструктивных систем, которое могло бы способствовать более точному и адекватному отображению опыта. «Функция конструктивной системы состоит не в том, чтобы воссоздавать опыт, а в том, чтобы отображать его» [1]. При этом на роль простейших элементов, положенных в основание конструктивных систем, могут выдвигаться единицы самого разного типа. Главное, чтобы в языке этих систем и в качестве их элементов не фигурировали платонистические сущности типа классов [2].
С точки зрения философской эволюции Гудмена важно отметить, что в этом произведении уже присутствует целый ряд важных философских тем, которые получат развитие в его последующих работах, — плюрализм, номинализм, неподлинность «данного», конструктивистское понимание познания и ряд других [3].
Несколько иной характер носит книга «Факт, вымысел и предсказание», опубликованная в 1955 году. Эта работа состоит из двух частей. Создание первой из них предшествовало публикации «Структуры явления» и датировано серединой 1940-х годов; вторая представляет собой переработанный текст лондонских лекций 1953 года и должна рассматриваться как развитие идей, изложенных в «Структуре явления». Эта вторая часть посвящена исследованию контрфактических условных высказываний, которые как по посылкам, так и по заключению являются «неизменно ложными». Значимость рассмотрения данного типа высказываний была обусловлена тем, что они непосредственно связаны с вопросом о природе законосообразных суждений в науке. Кроме того, рассматривая ту же проблему с точки зрения обоснования индуктивных выводов, Гудмен в своей статье 1953 года формулирует так называемую «Новую загадку индукции». Речь идет о труднении, с которым сталкиваются при обосновании индуктивных выводов. Если говорить коротко, суть этой проблемы заключается в том, что не всякое обобщение на основе единичных высказываний получает подтверждение на конкретных примерах. Только те гипотезы, которые представляют собой обобщение единичных высказываний и являются законосообразными высказываниями, могут подтверждаться конкретными примерами. Напротив, гипотезы, которые представляют собой случайные обобщения единичных высказываний, не могут подтверждаться конкретными примерами. Поэтому конструктивная задача теории подтверждения заключается, согласно Гудмену, в том, чтобы найти адекватные критерии, с помощью которых можно отличить законосообразные обобщения от случайных. В этой связи Гудмен предположил, что подтверждение или неподтверждение обобщений конкретными примерами зависит от характера встречающихся в высказываниях терминов. Главное затруднение в данном случае заключается, однако же, в том, что часто невозможно провести четкую границу между законом и «Описанием случайного факта». Для иллюстрации этого вывода Гудмен приводит следующий пример. Предположим, что все изумруды, исследованные нами до какого-то момента времени t, являются зелеными. На этом основании мы были бы вправе предположить, что и все изумруды, которые встретятся нам в будущем, также окажутся зелеными. Рассмотрим теперь другой предикат — «Зелубой». Он применяется к изумрудам, «Рассмотренным до момента t и являющимся зелеными, или не рассмотренным до момента t и являющимся голубыми» [4]. Теперь получается, что существование изумрудов, исследованных до наступления момента времени t и признанных зелеными, подтверждает как первое, так и второе обобщение. Иными словами, в момент времени t для каждого высказывания, утверждающего, что каждый изумруд — зеленый, существует параллельное высказывание, утверждающее, что этот изумруд является зелубым. Таким образом, каждое высказывание о том, что тот или иной изумруд — зеленый, будет подтверждать общую гипотезу, согласно которой эти изумруды являются зелубыми. Однако это заключение вызывает целый ряд вопросов. Допустим, что t — это какой-то момент настоящего времени. Какое обобщение в этом случае необходимо использовать для предсказания цвета изумрудов, которые будут найдены завтра? Если полагаться исключительно на число отдельных примеров, которые были обобщены до момента времени t, то нет никаких оснований предпочитать первое обобщение второму.
Обычно мы совершаем выбор в пользу первого обобщения на том основании, что считаем его законосообразным обобщением, тогда как второму мы в этом статусе отказываем. Гудмен утверждает, что второе обобщение относится к числу случайных обобщений, равно как и обобщение вида «Все находящиеся в этой университетской аудитории мужчины являются третьими сыновьями в семье». Даже если это обобщение и будет подтверждаться отдельными примерами, а именно тем, что какой-то мужчина, находящийся в данный момент времени в университетской аудитории, действительно является третьим сыном, этот факт вовсе не будет подтверждать предположение, что и другие мужчины, находящиеся в этой аудитории, являются третьими сыновьями. Ситуация меняется в случае законосообразных обобщений, когда единичные примеры электрической проводимости одного куска меди и в самом деле подтверждают предположение о том, что и другие куски этого металла проводят электричество. Согласно Гудмену, обобщение о том, что все изумруды зелубые, имеет сходство с обобщением, по которому все находящиеся в аудитории мужчины являются третьими сыновьями в семье, касательно их отношения к отдельным примерам. Поэтому задача заключается в том, чтобы определить критерии законосообразности, с помощью которых можно было бы отделить законосообразные обобщения, подтверждающиеся отдельными примерами, от случайных обобщений, которые отдельными примерами не подтверждаются.
Один из возможных способов решения этой задачи мог бы заключаться в противопоставлении двух типов предикатов: предикатов, содержащих ссылки на пространственные и временные координаты, с одной стороны, и предикатов, не содержащих подобного рода ссылок, с другой. Случайные обобщения обычно содержат какие-либо пространственно-временные ограничения или ссылки на конкретные объекты. В этом случае законосообразными обобщениями следовало бы считать обобщения, экстралогические термины которых не содержат пространственных и временных ограничений. Однако в этом случае пришлось бы отказаться от обобщений о зеленых изумрудах и находящихся в данной аудитории мужчинах.
Решение, предложенное Гудменом для выхода из этой ситуации, названной им «новой загадкой индукции», носит прагматический характер. Необходимо исследовать, говорит он, как интересующие нас предикаты использовались прежде в научной и обыденной практике, а затем использовать полученную подобным образом информацию для классификации этих предикатов. Искомыми предикатами в данном случае будут те, которые с успехом использовались в прежних обобщениях. Такие предикаты Гудмен называет «укорененными» предикатами. Например, предикат «зеленый» применительно к изумрудам является укорененным потому, что обобщения типа «все изумруды — зеленые» были успешно экстраполированы на другие примеры. Напротив, предикат «зелубой» не является укорененным предикатом, поскольку он не использовался при построении успешных обобщений. Если принимать во внимание только фактическое использование этих двух предикатов, то придется признать, что биографии предикатов «зеленый» и «зелубой» существенно различаются. По сути дела, предложенное Гудменом решение сводится к тому, что критерием законосообразности гипотезы является ее экстраполируемость; последняя определяется сравнительной укорененностью используемых в рамках данной гипотезы предикатов, а укорененность предикатов, в свою очередь, обусловлена успехами, достигнутыми благодаря их использованию в прошлом. «Очевидно, — указывает Гудмен, — что предикат «зеленый», будучи ветераном множества прежних и более многочисленных экстраполяций, имеет более впечатляющую биографию, нежели предикат «зелубой». Можно сказать, что предикат «зеленый» гораздо лучше укоренен по сравнению с предикатом «зелубой» [5].
Примечательно также и то, что это решение целиком и полностью укладывается в русло того «прагматического» поворота, который англоязычная аналитическая философия переживала в 1950-е годы и в ходе которого «новая загадка индукции» Гудмена стала одной из важных вех. В конечном счете вопрос об обоснованности индуктивных выводов Гудмен рассматривает как вопрос языковой практики. Обоснованным высказыванием он предлагает считать такое, которое согласуется с прошлыми регулярностями, открытыми в ходе наблюдений. Функцией же согласования предсказаний с наблюдавшимися регулярностями являются наши языковые практики. «Разграничительная линия между обоснованными и необоснованными предсказаниями (индуктивными выводами, или экстраполяциями) определяется тем, каким образом мир описывается (и описывался в прошлом) и предвосхищается в словах» [6]. Тем самым проблема эмпирического подтверждения гипотез превращается в проблему использования языковой терминологии.
Дальнейшая философская эволюция Гудмена в значительной степени определяется смещением его интересов от логики, эпистемологии и философии науки к исследованиям, затрагивающим более широкий и многообещающий философский и культурный контекст. В 1968 году Гудмен публикует работу «Языки искусства», посвященную философии искусства. В ней он предложил совершенно новую концепцию, основанную на теории символических систем. Исследовав с ее помощью различные виды искусства, Гудмен пришел к выводу, что когнитивная природа искусства позволяет нам рассматривать различные виды искусства в тесной связи с наукой в целях их лучшего понимания. Живопись, музыка, исполнительские искусства, архитектура даются нам в опыте, равно как и языковые и научные знания. Надо сказать, что в отличие от многих своих коллег-аналитиков Гудмен испытывал устойчивый интерес к искусству. Он неплохо разбирался в живописи и коллекционировал картины художников. Это позволило ему взглянуть на искусство в новой перспективе, до того времени не присутствовавшей в дискурсе аналитической философии. Работа «Языки искусства» представляет собой важный этап в философской эволюции Гудмена, поскольку в ней намечается взгляд на науку и искусство как на два равноправных способа постижения и моделирования мира, которому суждено было стать основой его дальнейших философских поисков.
Эта программа находит свое продолжение в произведении Гудмена «Способы создания миров». В данной работе он практически отказывается от использования искусственного формального языка. Помимо всего прочего, это объясняется тем, что в поле его интересов теперь находятся не только наука, но и искусство, а также мир повседневного дискурса. Во введении к работе Гудмен характеризует себя как плюралиста, стремящегося ответить на вопрос о том, как мир может быть «создан самыми разными способами» с помощью многообразных символических систем. По мнению исследователя, его философский поиск движется в русле господствующей тенденции в развитии современной философии, начало которой было положено Кантом, заменившим структуру мира на структуру сознания. Эта тенденция нашла свое продолжение в произведенной известным американским логиком и философом К.И. Льюисом (1883-1964) замене структуры сознания на структуру понятий и достигла кульминации в осуществляемой самим Гудменом замене структуры понятий структурой нескольких символических систем, в первую очередь науки, философии, искусства и чувственного восприятия.
Свою позицию, изложенную в рассматриваемом произведении, Гудмен характеризует как «радикальный релятивизм со строгими ограничениями, который находит свое выражение в концепции, чем-то родственной ирреализму» [7]. Главной мишенью его критических аргументов служит метафизический реализм. Согласно этой теоретической позиции, мир состоит из определенной совокупности независимых от сознания объектов и отношений. Этой совокупности составляющих мир объектов можно дать одно истинное и исчерпывающее описание. Особое значение в рамках такой перспективы принадлежит понятию истины, которая в данном случае понимается как особое отношение соответствия, имеющее место между словами и предложениями, с одной стороны, и вещами и совокупностями вещей, с другой [8]. Напротив, согласно Гудмену, вопрос о том, из каких объектов состоит мир, может быть осмысленно задан только в рамках определенного описания или языковой системы координат: мы не можем проверить ту или иную версию, сравнив ее с миром, который никем не описан, не изображен, не воспринят. Более того, Гудмен настаивает на том, что не существует и не может существовать одного- единственного правильного описания, изображения или теории мира. Все, что мы можем знать о мире, считает он, содержится в правильных его версиях. В силу этого свойственное метафизическому реализму понятие истины как соответствия представлений, изображений или восприятий единственному действительному миру и отдельным его аспектам становится излишним и даже бессмысленным, поскольку мы никогда не можем выйти за пределы конкретной «версии», чтобы путем сравнения с «действительным» миром установить, является ли она истинной или ложной. Мир или множественные миры не имеют собственной структуры; она задается нашими способами описания и моделирования миров.
В «Способах создания миров» Гудмен рассматривает различные стратегии моделирования мира, используемые в науке, литературе, изобразительном искусстве, чувственном восприятии и т. д. При этом он особое внимание уделяет тому, что попытки взаимной редукции созданных нами миров, провоцируемые реалистическим видением мира, сталкиваются с труднопреодолимыми проблемами, которые делают перспективы такой редукции крайне проблематичными. Не существует одной-единственной истинной теории, описания или картины мира. В этом отношении позиция Гудмена с полным правом может быть охарактеризована как плюралистическая. Элементарным примером разнообразия в теориях мира являются альтернативные описания движения. Гораздо более серьезный характер имеет разнообразие версий и способов видения и описания в науках, изобразительном искусстве, поэзии, а также в наших восприятии и оценке их произведений, обусловленное обстоятельствами и нашим собственным пониманием, эрудицией, воспитанием и прошлым опытом. Здесь не существует никаких готовых правил, однако постоянно возникают несоизмеримые системы координат. Современная наука также не способна предоставить в распоряжение сторонников редукционистской точки зрения какого-то единственно истинного описания реальности. Мир не поддается сведению к тому описанию, какое он получает в современной физике; более того, сама физика имеет фрагментарный и нестабильный характер. В искусстве субъективизм проявляется не в большей степени, чем в науке, однако «объективность» в мире искусства иная, чем в мире науки, поскольку она обусловлена метафорическим характером используемого художником или поэтом языка. В действительности не существует «никаких готовых правил для преобразования физики, биологии и психологии друг в друга и никаких способов преобразования любой из этих наук в видение Ван Гога или Каналетто»[9]. Тем не менее резко контрастирующие версии мира могут быть релятивизованы, так как каждая из них правильна для данной рассматриваемой системы, для данной науки, для данного художника или поэта или же для данной ситуации чувственного восприятия.
Сделанный Гудменом вывод о том, что не существует какой-либо структуры мира вне и независимо от способов его описания и моделирования приводит его к мысли, что не правильность зависит от мира, а как раз наоборот — мир зависит от правильности. «В то время как мы можем говорить об определении того, какие версии являются правильными как «сообщающие нечто о мире», сам «мир» при этом считается тем, что описывают все правильные версии; однако всё, что мы знаем о мире, содержится в его правильных версиях»[10]. В определенных целях мы можем так распределить версии по группам, что каждая версия будет составлять отдельный мир, а члены группы — версии этого мира, однако с точки зрения определенных целей правильные описания, изображения и восприятия мира, или «способы, которыми существует мир», можно считать нашими мирами.
В этой связи Гудмен задается вопросом о том, в каком же собственно смысле Кассирер настаивает на существовании множества миров. Его ответ заключается в том, что множество различных мировых версий представляют самостоятельный интерес и важны сами по себе, без всякого требования или предположения об их сводимости к одной-единственной основе. Плюралист, далекий от того, чтобы занимать антинаучную позицию, принимает науки в их полной ценности. Обращаясь к рассмотрению воззрений противников плюралистической позиции в философии, Гудмен указывает на их убеждение, согласно которому одна научная система, физика, превосходит все остальные и включает их в себя так, что каждая другая версия должна быть в конечном счете редуцирована к ней или же отклонена как ложная и бессмысленная. В этом случае та научная версия мира, которая используется в качестве основания для осуществления процедуры редукции, является «истиной в последней инстанции», причем относительно одного-единственного действительного мира. Однако, считает Гудмен, оснований для такой сводимости немного, да и само это требование туманно, поскольку даже физика фрагментарна и непостоянна, а тип и последствия предполагаемой редукции неопределенны. Это обусловлено тем, что редукция практически всегда носит частичный характер и никогда не бывает единственно возможной, тогда как сведение одной системы к другой может внести подлинный вклад в понимание взаимосвязей между мировыми версиями. «Принятие плюралистами других версий, нежели версии физические, подразумевает не ослабление требований, но признание того, что стандарты, отличающиеся от принятых в науках, но при этом не менее точные, оказываются вполне пригодными для оценки содержания перцептивных, художественных или литературных версий» [11].
В чем же тогда может найти выражение единство множества различных мировых версий? По мнению Гудмена, единство должно заключаться прежде всего в общей организации версий. В этом он следует за Кассирером, который в своей философии исследовал логическую природу символических форм и отношений между ними. Правда, в отличие от Кассирера, который осуществляет подобный поиск с помощью сравнительно-культурного исследования мифа, религии, языка, искусства и науки, Гудмен анализирует общую организацию версий с помощью аналитического изучения типов и функций символических систем, подчеркивая при этом, что вселенные, включающие множество миров — так же, как и сами миры, — могут быть построены разными способами.
Для того, чтобы объяснить, как могут создаваться множественные миры, Гудмен вслед за не-кантианской темой множественности миров обращается к кантианской теме пустоты чистой формы, лишенной материала, из которого сделаны миры. Точно так же, как в кантианской аналитике сознания представления без восприятий оказываются пусты, а восприятия без представлений — слепы, так и в концепции множественных миров Гудмена миры не могут существовать без слов и иных символов. На этом основании американский философ приходит к выводу, что миры не создаются из ничего и для их создания используются материалы других миров, поэтому создание — это всегда переделка. Такая переделка ставшего привычным мира в новый происходит путем операций композиции и декомпозиции, упорядочивания, удаления и дополнения, а также деформации. Благодаря этим взаимно переплетающимся способам переделки возникает множество мировых версий и некоторые из них могут вступать в конфликт друг с другом. Многообразие способов создания и переделки мировых версий, равно как и многообразие самих возникающих версий ставит перед Гудменом вопрос о том, какие ограничения налагаются на его вариант «радикального релятивизма». Речь, в частности, идет о том, возможен ли, и если «да», то на каких основаниях, отбор правильных версий миров из числа тех, что создаются учеными, художниками, поэтами, кинематографистами, простыми людьми. Что может выступать в роли критерия успешности осуществленной переделки старого мира в целях создания нового? Традиционно в эпистемологически ориентированной философии критерием различения правильных и неправильных версий служило понятие истины, которая понималась как соответствие представлений, убеждений и утверждений познающего субъекта тому, что имеет место в мире. Недостаток этого традиционного подхода заключается прежде всего в том, что он годится исключительно для вербальных версий, состоящих из утверждений, и в этом
смысле его область применения является чрезвычайно ограниченной. Главное, однако же, заключается в том, что само понятие истины как «соответствия» реальности утратило свою респектабельность в глазах философов. «Истина не может быть определена или проверена посредством ее соответствия «миру», потому что не только истины для различных миров различны, но и сама природа соответствия между миром и его версией довольно туманна» [12]. Скорее, речь должна идти о «правильности», а не об «истинности». Обычно «версия принимается за истинную тогда, когда она не ущемляет никаких устойчивых убеждений и не нарушает ни одного из своих собственных предписаний»[13]. К числу устойчивых убеждений Гудмен относит долговечные образы в виде логических законов, недолговечные образы в виде текущих наблюдений, а также иные убеждения и предрассудки, укоренившиеся с различной степенью прочности. Предписания касаются выбора между альтернативными системами координат, оценками и основаниями для выводов. Однако сама граница между убеждениями и предписаниями не является ни четкой, ни устойчивой. Более того, нет такого устойчивого убеждения, которое в конечном счете нельзя было бы примирить с альтернативными точками зрения. К примеру, утверждение «Земля неподвижна» длительное время считалось абсолютно достоверным, однако в настоящее время оно утратило свою догматическую природу и попало в зависимость от системы координат, в рамках которой оно встречается. В этом Гудмен следует фаллибилизму другого крупнейшего американского философа прошлого века У.Куайна, утверждавшего, что любые знания, какими бы неопровержимыми они ни выглядели в наших глазах, подлежат пересмотру в свете меняющегося опыта и условий познания.
Одной из особенностей раннего этапа развития аналитической философии науки была ориентация на создание единой науки, воплощающей идеал унифицированного знания. Исходя из своей релятивистской позиции, Гудмен предлагает решительно распрощаться с этим идеалом. Когда ученые полагают, будто в своей исследовательской деятельности они стремятся открыть истину, они обманывают самих себя. На самом деле исследовательский поиск в науке обычно направляется другими императивами, в число которых входит простота и системная полнота создаваемой теории, ее способность давать верные предсказания по поводу будущего опыта, широта области ее применения и так далее. «Истина — вовсе не преисполненный важности хозяин. Она — смиренный и послушный слуга. Ученый, предполагающий, что он целеустремленно занят поиском истины, обманывает себя» [14]. Даже научные законы ученый в равной степени открывает исоздает. Проблема, однако, имеет более общий характер и заключается в том, что истина относится только к тому, что утверждается, а буквальная истина — к тому, что утверждается буквально. Однако помимо мировых версий, созданных из того, что сказано буквально, существует еще множество версий, которые созданы из того, что сказано метафорически, как, например, в литературе, или даже из того, что проиллюстрировано с помощью примеров или образцов. Иными словами, существует множество версий, которые созданы не из того, что сказано, но из того, что показано. Более того, если применительно к художественной литературе еще можно говорить об аллегорической или метафорической истине, то по отношению к абстрактной живописи понятие истины по сути дела является избыточным и иррелевантным. Поэтому в отношении невербальных версий миров предпочтительно говорить об их «правильности», а не об их «истинности». Эта тенденция может быть распространена даже на научные теории, поскольку истинность законов, формулируемых в теории, составляет ее частное свойство, по степени важности порою уступающее таким ее свойствам, как полнота, систематичность, информативность, убедительность. На этом основании Гудмен делает вывод, что ключевым критерием при отборе релевантных мировых версий должна стать их
правильность, а не истинность, поскольку, с одной стороны, некоторые правильные версии не являются ни истинными, ни ложными, а с другой, для многих истинных версий соображения правильности могут играть более важную роль.
В этой связи возникает следующий вопрос: чем обусловлена правильность проверяемой мировой версии и не являются ли сами критерии правильности относительными? Отвечая на этот вопрос, Гудмен следует изначально выбранной стратегии. Он попрежнему настаивает на том, что правильность версии нельзя проверить путем ее непосредственного сопоставления с миром. В случае с абстрактной живописью это объясняется прежде всего тем, что написанная в абстрактном духе картина ничего не обозначает, ничего не изображает, ничего не говорит. Однако имеются и причины более общего характера, которые сводятся к тому, что проверка правильности версии всегда происходит в рамках определенной системы координат. Поэтому Гудмен говорит о «правильности подгонки» к определенной системе координат как о моменте, налагающем ограничения на наши технологии моделирования версий миров. «Я утверждаю, — пишет он, — что множество мировых версий, часть из которых противоречат друг другу, а другие настолько несоизмеримы, что невозможно определить, сопоставимы ли они или же находятся в противоречии, могут быть одинаково правильными. Однако правильные версии отличаются от неправильных: релятивизм ограничен соображениями правильности. Правильность, однако, невозможно ни конституировать, ни проверить соответствием миру, независимому от всех версий» [15].Если мы хотим проверить, «правильна ли композиция картины и правильное ли описание дает предложение», мы должны проверить их подгонку, однако это проверка всегда осуществляется в рамках определенной системы координат, поскольку, если заимствовать пример из живописи, правильная композиция в мире Рафаэля может оказаться неправильной в мире Сёра.
Занятая Гудменом радикально релятивистская и плюралистическая позиция вовсе не означает теоретической вседозволенности. Недаром Гудмен характеризует свою философскую позицию как dрадикальный релятивизм со строгими ограничениями». Для выбора между различными мировыми версиями может быть использовано множество критериев. Непротиворечивость, когерентность, целесообразность, простота, равно как согласованность с прошлым опытом и базисными представлениями, — вот критерии, ограничивающую силу которых он признает. Правильность подгонки (fitting) и функциональная работоспособность (0orking) являются отличительными чертами успешной версии. Мировая версия должна состоять из компонентов, адекватно подогнанных друг к другу; она должна хорошо согласовываться с базисными представлениями, имеющимися у нас по поводу данного предмета, а также способствовать достижению стоящих перед нами когнитивных целей. Поэтому версия, которая внутренне противоречива, не соответствует нашим базисным представлениям или не способствует достижению искомого понимания, не заслуживает доверия. Однако же главная особенность практикуемого Гудменом подхода сохраняется и в этом случае. Она заключается в том, что использование указанных выше критериев для проверки правильности отдельных версий не имеет и не может иметь ничего общего с сопоставлением отдельных мировых версий с одним-единственным действительным миром в целях установления их взаимного соответствия.
В заключение необходимо кратко охарактеризовать вклад, внесенный Гудменом в современную философию. В историю американской философии и аналитического движения Гудмен вошел прежде всего как автор исключительно важных работ по логике, эпистемологии, метафизике, философии науки и эстетике. В философии он занимал последовательно плюралистическую и релятивистскую позицию, согласно которой использование символических систем позволяет нам моделировать различные и несовместимые друг с другом мировые версии в науке, искусстве и морально-практической жизни. Из этого следует, что невозможно дать исчерпывающее и единственно верное описание мира, в котором мы живем. Более того, само дотеоретическое представление о существовании единственного действительного мира, лежащего в основе различных способов его концептуализации, не может считаться теоретически респектабельным в связи с проблематичностью четкого деления высказываний на аналитические и синтетические, о чем свидетельствуют исследования Карнапа, Куайна, Мортона Уайта и самого Гудмена. Поэтому следует признать, что существует не один, а множество действительных миров. Эти миры не открываются нам как некая данность, предшествующая процедуре нашего исследования; более правильно утверждать, что они моделируются нами, поскольку те концептуальные схемы, которые мы используем при их моделировании, определяют критерии идентичности для составляющих эти миры объектов и событий.
Гудмен всегда защищал точку зрения, согласно которой искусство, как и наука, представляет собой символическую систему, способную моделировать свои собственные мировые версии. Будучи символами, произведения искусства требуют интерпретации. Поэтому для Гудмена эстетика была одним из разделов эпистемологии, а главную цель эстетических исследований он видел в достижении понимания произведений искусства. Благодаря исследованию символических систем и той Роли, которую последние играют в искусстве, Гудмен способствовал переориентации когнитивного интереса американских философов-аналитиков с исключительно логической и теоретико-познавательной проблематики на вопросы анализа языка искусства и дискурса морально-практической жизни.
Наконец, наряду с вкладом, внесенным Гудменом в метафизику и эстетику, нельзя не упомянуть об исключительной важности его работ, посвященных проблеме подтверждения индуктивных выводов. Для того, чтобы изобразить существо этой проблемы, Гудмен, как уже отмечалось, вводит предикат «зелубой» как обозначающий все предметы, исследованные до момента времени t и оказавшиеся зелеными, а также не исследованные до момента времени t и являющиеся голубыми. Иными словами, все изумруды, исследованные к этому времени, были одновременно зелеными и зелубыми. На чем в этом случае основана наша уверенность в том, что в будущем изумруды будут скорее зелеными, чем зелубыми? Гудмен называет эту проблемную ситуацию «новой загадкой индукции». Он подчеркивает, что значимость индуктивных выводов определяется не только теми данными, которые отражаются в их посылках, но и интерпретацией этих данных. Вопрос поэтому сводится к тому, какая из интерпретаций окажется более убедительной. Тот факт, что предикат «зеленый» использовался в прошлом в индуктивных выводах гораздо чаще и успешнее, чем «зелубой», делает его использование при осуществлении индуктивных выводов более предпочтительным, а индуктивные выводы, произведенные с его использованием, — более обоснованными, чем индуктивные заключения, полученные с помощью использования предиката «зелубой».
Примечание:
1. Н.Гудмен. Пересмотр философии (Пер. с англ. Т.А.Дмитриева) — В кн.: Нельсон Гудмен. Способы создания миров. М., Идея- Пресс, Праксис, 2001, с. 270.
2. «Хотя номиналистическая система говорит только об индивидах, запрещая говорить о классах, за индивида в ней может приниматься что угодно; иными словами, номиналистический запрет направлен против расточительного размножения сущностей, выходящих за пределы выбранного основания индивидуации, но он оставляет выбор такого основания совершенно свободным». — Н.Гудмен. Способы создания миров (Пер. с англ. М.В.Лебедева). — В кн.: Нельсон Гудмен. Способы создания миров. М., Идея-Пресс, Праксис, 2001, с. 209-210.
3. См.: Jeffre2 Hellman. Introduction — Nelson Goodman. The Structure of Appearance. Dordrecht: Reidel, 1977. p. XVII-XLVII.
4. Nelson Goodman. Fact, Fiction and Forecast. Cambridge (MA), Harvard Universit2 Press, 1983, p. 74.
5. Nelson Goodman. Fact, Fiction and Forecast, p. 94.
6. Ibid, p. 121.
7. Н.Гудмен. Способы создания миров, с. 116.
8. Характеристику перспективы метафизического реализма мы заимствуем из произведения Хилари Патнэма «Разум, истина и история». Альтернативную позицию, к числу приверженцев которой может быть причислен и Гудмен, Патнэм называл «интернализмом». — См.: Х.Патнэм. Разум, истина и история. (Пер. с англ. Т.А. Дмитриева и М.В. Лебедева). М., Праксис, 2002, с. 70-71.
9. Н. Гудмен. Способы создания миров, с. 120.
10. Nelson Goodman. Wa2s of Worldmaking. Hassocks (Susse1), Harvester Press, 1978, p. 4.
11. Н.Гудмен. Способы создания миров, с. 122.
12. Там же, с. 134.
13. Там же.
14. Н.Гудмен. Способы создания миров, с. 135.
15. Nelson Goodman. On Starmaking — In: McCormick (ed.). Starmaking: Realism, Anti-Realism and Irrealism. Cambridge (Mass.), 1996, p. 135.
Сочинения
A Stud2 of Qualities. Ne0 York, Garland, 1990; The Structure of Appearance. Dordrecht, Reidel, 1977; Fact, Fiction and Forecast.
Автор: Т.А. Дмитриев